Эволюция социальной напряжённости в Беларуси: от конфликта к структурной апатии

В контексте усиливающихся социально-политических и геоэкономических трансформаций, Республика Беларусь в период с 2020 по 2025 годы продемонстрировала крайне сложную, многослойную и неоднородную динамику социальной напряжённости, развитие которой обусловлено совокупностью институциональных, макроэкономических и правовых факторов.

Анализируя белорусский феномен социальной напряжённости, основываясь на методологии, предложенной социологом Г.В. Барановой, с учётом доступных статистических, эмпирических данных, представленных в СМИ, представляется возможным проследить эволюцию ключевых индексов социальной нестабильности: индекс неудовлетворённости (Uij); индекс протестной активности (UPAr); индекс причинного потенциала (PCPr); интегральный индекс социальной напряжённости (ИСН), агрегирующий количественные и качественные параметры общественного недовольства.

В сопоставлении, ситуация в Беларуси аналогична ряду приграничных российских регионов — Смоленской, Брянской, Калининградской областей. Несмотря на различия в институциональной структуре, все эти регионы демонстрируют устойчивую модель латентного напряжения при внешнем социальном спокойствии. Данный феномен объясняется механизмами социополитической адаптации, низким уровнем гражданской активности и доминированием дискурса безопасности. Это позволяет экстраполировать общую тенденцию восточноевропейского авторитарного социального баланса, когда отсутствие протестов не означает отсутствие напряжения.

На начальной фазе в 2020 году, зафиксирована стадия открытого политико-социального конфликта, сопровождавшаяся массовой мобилизацией гражданского общества, резким падением доверия к государственным институтам и обострением правового нигилизма, что в совокупности привело к значению ИСН порядка 15.0, интерпретируемому как критическая точка напряжённости.

Далее, в 2021–2022 годах, наблюдался переход к фазе подавленной, но устойчивой фрустрации, характеризующейся снижением открытой протестной активности в условиях репрессивной стабилизации и институционального давления, на фоне чего ИСН варьируется в пределах 14.0–14.5.

В 2021 году, несмотря на видимое затухание уличной активности вследствие масштабных мер принуждения, уровень социальной напряжённости сохранялся на высоком уровне, переходя в латентную форму. Прежде всего, это обусловлено нарастанием инфляционных процессов (почти 10% по итогам года), ухудшением доступности потребительских благ и усиливающимся давлением санкционного режима. Следует подчеркнуть, что сохраняющаяся формально низкая безработица в условиях административно-командной модели управления экономикой не компенсировала снижение доверия к государственным институтам. Социальная апатия, вызванная невозможностью открытого выражения несогласия, стала ключевым маркером напряжённости указанного периода.

Переход к 2022 году характеризовался качественным усложнением факторов риска. Причастность в непрямой форме Беларуси к российско-украинскому конфликту привела к расширению санкционного давления. Это в свою очередь вызвало рост инфляции до 12,8%, дальнейшее ухудшение реальных доходов и рост неопределённости в экономическом поведении населения. Несмотря на предпринятые государством меры по смягчению экономического удара (в том числе точечные социальные выплаты), структурные ограничения, административное давление и отсутствие политического диалога препятствовали восстановлению доверия и оказывали стабилизирующий эффект исключительно через инструменты контроля и принуждения. Следовательно, на данном этапе социальная напряжённость сохранялась в высоком латентном регистре, проявляясь в виде фрагментарных актов гражданского неповиновения, преимущественно с антивоенной повесткой.

Начиная с 2023 года и по состоянию на 2025 год, социально-экономическая ситуация в стране демонстрировала признаки частичной стабилизации: инфляция снизилась до 5–6%. Вместе с тем официальные показатели занятости остались на прежнем уровне. Данное улучшение сопровождалось консервацией командно-административной системы управления, что по методологии Барановой сигнализирует о закреплении СН на уровне «диффузной латентности». Несмотря на отсутствие уличной активности и внешнюю видимость общественного спокойствия, в социуме сохранялась устойчивая недоверчивость к политической системе, усиливаемая международной изоляцией, ограничением доступа к внешним источникам информации и отсутствием конкурентной публичной политики. На данном этапе наблюдалось формирование устойчивого фона хронической неудовлетворённости, скрытого, но потенциально взрывоопасного.

Несмотря на кажущееся восстановление макроэкономических индикаторов в 2023–2024 годах, включая умеренный рост реальных доходов населения и формальную стабилизацию ВВП, в социальном пространстве усиливаются инфляционные ожидания, проявляется девальвационная неуверенность, а также возрастает уровень структурного недоверия, что приводит к сохранению ИСН на уровне ~13.1 с отчётливой тенденцией к формированию скрытых очагов социальной напряжённости.

К 2025 году проявляется феномен мнимой устойчивости. Несмотря на расширение денежной массы, рост депозитной базы и увеличение потребительского кредитования, реальный сектор экономики демонстрирует признаки стагнации, промышленное производство замедляется, экспорт снижается, а доля убыточных предприятий достигает 20%. При этом просроченная задолженность превышает 11 млрд. BYN. В дополнение к этому, усиливается инфляционное давление, девальвация рубля достигает 12.2%, а финансовая уязвимость домохозяйств усиливается на фоне растущей кредитной нагрузки, особенно в сегменте ипотечных и потребительских обязательств. Так, формируется устойчивая социально-экономическая среда с высокой степенью латентной нестабильности, в которой ИСН достигает уровня 15.5–15.7, отражая предкризисную фазу институциональной фрустрации.

Уточнение прогнозной модели на 2026 год позволяет констатировать нарастающий риск точечных всплесков недовольства, преимущественно среди молодёжи, безработных и работников низкодоходных отраслей, что в совокупности с общим снижением легитимности власти и гражданской активности может способствовать формированию феномена «внутренней эмиграции» и нарастанию девиантных социальных практик.

При сохранении относительно стабильной макроэкономической ситуации (инфляция ниже 7%, управляемая занятость, сдержанный рост доходов) и отсутствии резких внешнеполитических потрясений, социальные конфликты, скорее всего, будут ограничены закрытыми формами недовольства и выразятся в росте пассивного сопротивления или самоизоляции населения. Однако в случае появления кризисных триггеров — экономических (рост инфляции, дефицит товаров), политических (изменение политической системы, транзит власти, военные инциденты) или международных (эскалация санкций, ухудшение отношений с Россией), существует вероятность трансформации социальной напряжённости из латентной формы в открытую фазу.

Таким образом несмотря на видимую макроэкономическую устойчивость, Республика Беларусь завершает пятилетие в состоянии системной социально-политической эрозии, когда противоречие между официальной финансовой стабильностью и реальной социальной фрустрацией усиливает институциональное отчуждение, демотивирует трудовые и профессиональные сообщества и формирует кумулятивный потенциал протестной мобилизации, который может быть активирован даже минимальным внутренним или внешним триггером. Указанная совокупность признаков позволяет утверждать, что без глубинной модернизации механизмов социальной политики, институционального диалога и экономической справедливости Беларусь рискует войти в 2026 год с минимальным общественным доверием, максимальной концентрацией латентного напряжения и структурной неустойчивостью социальной модели.